KENTUCKY ROUTE ZERO — игра в жанре магический реализм про пролегающее в пещерах под Кентукки тайное шоссе и загадочный народ, путешествующий по нему.
С приходом сумерек в Кентукки пение птиц сменяется хором лягушек и насекомых, знакомые дороги становятся не такими знакомыми, так что потеряться становится довольно легко. А те, кто уже потерялся, может попасть на тайное шоссе, пролегающее через систему подземных пещер. Люди, живущие и работающие у этой дороги, сначала кажутся немного странными, но вскоре к ним привыкаешь — это стареющий экспедитор, везущий последний заказ закрывающегося антикварного магазина, девушка, чинящая старые телевизоры в окружении призраков, мальчик и его огромный друг-орел, роботы-музыканты, невидимая, но незримо наблюдающая за всем и вся энергетическая компания, а также доживающие свой век маленькие сообщества, из последних сил борющиеся с собственным вымиранием.
KENTUCKY ROUTE ZERO — игра в жанре магический реализм в пяти актах, с запоминающейся электронной музыкой, а также набором гимнов и мелодий в жанре «блюграсс» от группы The Bedquilt Ramblers. Эта история о невыплаченных долгах, несбыточном будущем и людях, ищущих место в обществе. Великолепный визуальный ряд игры вдохновлен театром, фильмами и экспериментальным электронным искусством — в не меньшей мере, чем историей видеоигр.
Сложно как-то однозначно оценить KRZ. С одной стороны, стильно и с густой мистической атмосферой, которую отлично дополняет саундтрек. Хватает интересных мыслей, которые поданы необычно и завуалированно. В целом пазл по итогу складывается, особенно если обдумать всё увиденное после прохождения. С другой стороны, здесь слишком много намеренно усложненного, водянистого текста, который, по сути, не несёт в себе никакой смысловой нагрузки. Это будто какая-то повседневность с разговорами на лавочке. И именно это вызывает неоднозначность. По своей сути перед нами визуальная новелла, сделанная несколько иначе. Если вы готовы читать достаточно много странного текста и вам нравится то, что вы видите на скриншотах и в трейлерах, то попробуйте.
[h1] Ищи меня у себя под подошвами [/h1] Мне никогда особо не нравилось работать ночью. В тот вечер, когда я выехал на шоссе, солнце садилось особенно медленно — как будто само не спешило сталкиваться с тем, что ждёт впереди. Небо было окрашено в цвет ржавчины и меди, но скоро сменилось на глубокий пёстро-синий с вкраплениями облаков, Луны и звёзд. Похожую черноту я вижу перед сном и называю её «ночной чёрный» или «чёрный-перед-зажмуренными-в-свете-ночных-фонарей-глазами». Не знаю, как более ёмко описать этот цвет. Я сижу за рулём, пальцы на тёплой обивке руля, радио бессмысленно шипит в салоне, и антиквариат за спиной казался тяжелее обычного. Не из-за веса — из-за того, что я знал: это мой последний груз. Мой последний адрес. Пятая Догвуд-драйв. Где бы она ни была, это моя последняя рабочая поездка. Рядом дремлет старый и молчаливый пёс. У него нет своего имени. По крайней мере, он мне его не называл. Я зову его просто «Гомер». В каком-то смысле мы с ним оба вечные путешественники. Мы вдвоём катимся через полупрозрачные слои действительности, как в сайд-скроллере, где не важно, куда ты пойдёшь сначала, ведь знаешь же, что история не цикличная и приводит тебя в никуда. Мы едем вместе по неизвестному маршруту, по «Нулевому шоссе». Каждая развилка, каждый выцветший указатель, каждый проскальзывающий силуэт на обочине — это свидетельство о том, что прошлое существует, или сожаления, которые не отпускают. Грузовик идёт медленно, как будто сам пытался вспомнить, зачем мы едем. Фарватер этой дороги — не асфальт, а сны, прожитые кем-то до нас. С собой в дорогу обычно я беру книги. Читать особенно некогда, но мне так понятнее, куда ехать. На этот раз компанию мне составили Габриель Гарсиа Маркес, Хорхе Луис Борхес, Уильям Фолкнер, Фланнери О'Коннор, Роберт Фрост, Уолт Уитмен, немного Джеймса Джойса и Дэвида Фостера Уоллеса, и если бы старый кассетный видак в кузове грузовичка работал бы, то я, наверное, мог бы ещё посмотреть Дэвида Линча перед сном. [b] «Нулевое шоссе» [/b] не ведёт из пункта А в пункт Б. Оно ведёт куда-то внутрь. Вглубь, где закопаны наши воспоминания и долги. Складывается ощущение, что весь штат Кентукки закольцован, замкнут сам на себя, как линия электроцепи. Все встреченные мною дома будто сложены из картона, разговоров и недосказанности. А может и не еду я больше ни по какому штату Кентукки? Может, я давно уже провалился в Подземное Царство Победившей Метафизики, а, быть может, вовсе заперт в закоулках полуночных грёз. Каждый выбор здесь иллюзорен и служит лишь связкой от одной сцены биографии к другой. Свернуть с этой дороги невозможно, она всё равно выведет тебя на прежнее русло. Главное — оставаться внимательным, созерцать и рефлексировать. Я заезжал в места, где всё выглядело так, будто кто-то только что ушёл. Неоконченная партия в шашки, недоеденный ужин в придорожном кафе. Магазин, в котором горел свет, но не было кассира. Прачечная, где барабаны крутились, но одежда была одна и та же — серая рубашка и пустой носок. Кто-то смотрел телевизор за стеной, и я слышал приглушённый смех. Туда я побоялся заглядывать. Я встречал странных людей, которых не встретишь больше нигде. Подслеповатый владелец заправки, что общается стихами с компьютером. Шебутной малец, водящий дружбу с исполинских размеров орлом. Не от мира сего клерки из «Бюро освоенных просторов», расположившегося внутри громадной католической церкви. Женщина, что пела о потерянной любви в пустом баре для зрителей-призраков, — всё это не случайности, а симптомы усталости. Сон и явь давно поменялись местами. Иногда мне снилось, что я вожу не грузовик, а театр теней. Что каждый мой поворот — это смена декораций, и всё, что появляется, — появляется только потому, что я это представил. Или испугался подумать. Будто моя жизнь поделена на акты чьей-то затянувшейся пьесы, изредка перемежаемой небольшими интерлюдиями. Иногда я находил старые автоматы с музыкой — нажимал наугад, и звучала песня, которую никто не писал. Она была и про меня, и не про меня. Кто-то пел голосом моего отца. Или голосом женщины, чьё имя я когда-то забыл на дне бутылки из-под бурбона. Я помню мост. Он не шёл через реку — он шёл через гудение. Внизу было нечто, похожее на воду, но слишком ровное. И слишком живое. Колёса тряслись на досках, каждая доска звенела своим аккордом. Я шёл медленно. Там не было спешки. Никогда нет. Со временем я больше не пытался ничего объяснить. Просто записывал в дневнике или мысленно делал засечку, коротко, как будто оставлял послания себе в будущее: [i] «Видел телефон без провода. Разговор был настоящий». [/i] [i] «Птицы больше не поют. Только смотрят». [/i] [i] «Дорога петляет, даже если ехать по прямой». [/i] Я не знаю, сколько нахожусь в пути. Может, неделю. Может, тридцать лет. Мои руки всё ещё держат руль. Нога давит на педаль. Но внутри — только шорох, будто кто-то листает меня, как старую книгу. В ночи фары рисуют узоры на деревьях. Слышны щелчки линий электропередач — как сигналы азбуки Морзе, адресованные кому-то под кожей земли, кому-то в пещерах. Гомер проснулся и поднял голову. Где-то впереди загорелся слабый свет. Значит, приехали. Снова дом. Снова попытка убедится, что мы нашли адрес, которого не существует. Выключаю двигатель. Слышу, как ночь делает вдох. И выхожу. Оставляю дверь кабины открытой. Пусть ночной воздух зайдёт внутрь, пусть переберёт старые запахи, потревожит пыль, сдует с приборной панели воспоминания, которые я не собирался хранить. Дом стоит чуть в стороне от дороги, с единственным окном, в котором горит свет, как будто кто-то держал свечу внутри живота дома. Он казался мне знакомым. Возможно, я уже бывал здесь. Или только мечтал об этом. Иногда это одно и то же. Шаги мои были тише, чем обычно. Земля под ногами мягкая, будто из ваты или из времени. Я постучал. Иногда этого достаточно, чтобы тебе открыли. Или чтобы что-то открылось в тебе. Внутри пахло пеплом, лимонадом и старыми голосами. Часы тикали не туда. На стенах — фотографии людей с размытыми лицами. Я прошёл мимо них, не оборачиваясь. Мебель была покрыта тканью, но на ткани — следы: чьи-то ладони, тени, как от неважного разговора. На столе стояло радио. Повернул ручку — поймал волну. Голос, как у школьного учителя: [i] «Следующий номер посвящён всем тем, кто потерял дорогу, но продолжает идти. Не переключайтесь». [/i] Я не переключался. Больная нога дала о себе знать, как вина, что периодически выползает наружу, чтобы погрызть старые косточки. Сел на кресло, оно приняло меня, как старого знакомого. Под ногой скрипнула доска — коротко, будто напомнила: [i]«Ты не дома»[/i]. Я кивнул. Я нигде не был дома. Сквозь окно видел, как Гомер сидит в свете фар. Что-то слушает. Возможно, ночную живность. Возможно, голоса, которые шепчут только животным. Я завидую, потому что ничего такого не слышу. Я не ждал ничего. Просто сидел. Недолгий перерыв, пока дорога исчезла перед глазами. Никуда не нужно было ехать. Ни к кому. Все маршруты слиплись в один — как клубок старых шнурков, где ты тянешь за один конец и вытаскиваешь чью-то судьбу, обычно, собственную. Реже, бывает, узнаёшь кого-то поближе, заводишь новых друзей или расстаёшься со старыми. Я больше не чувствовал себя живым. Но и мёртвым — тоже нет. Я стал чем-то посередине. Возможно, я всегда просто был. Иногда засыпая, мне кажется, что я есть везде. Как грязная дорожная пыль, как проросшая из асфальта трава. Если сложно найти в одном месте, то стоит попробовать поискать в другом. Где-нибудь я остановился и жду тебя. Ищи меня у себя под подошвами. Как только я встал, кресло вздохнуло, словно с облегчением. Выйдя из дома, я оглянулся — он был всё тем же. Словно ждал не меня, а кого-то следующего. Это не был приют. Это был кадр. Как из фильма, когда титры не наступили, но все актёры уже покинули сцену. Я снова в кабине. Завёл двигатель. Он кашлянул, как старик, что встал с кровати, но завёлся. Я больше не смотрел на часы. Бесполезно, ведь время в дороге застыло. Собака зевнула. Я тоже. И мы поехали дальше.